Литературное творчество
Бешкарева Александра Ивановича
на сайте: ART of WAR расположеного по адресу:
"Байки старого прапорщика"
ЗАРОК
Где-то за взлетной полосой вилась быстрая горная речка Кокча, всего несколько минут назад блестевшая под лучами вечернего солнца. Но оно, зацепившись за вершины ближних гор, моментально исчезло, и сумрак окутал файзабадский аэродром. Киномеханика из роты охраны это очень устраивало. Сразу после ужина он крутил кино для всех желающих. Лучшие места на струганных лавочках занимали вертолетчики и офицеры аэродромной роты, там же сидели официантки и поварихи летной столовой. Ближе к экрану на половинках бомботары, приспособленных вместо скамеек, располагались солдаты свободные от нарядов и дежурств. Всегда находились места для нетерпеливо ждущих вертолетного каравана заменщиков и дембелей.
Сеанс начался вовремя: титры появились на экране, а звук, вырвавшись из "кинозала" представлявшего собой обнесенную маскировочной сетью площадку под открытым небом, полетел в памирские ущелья. Однако, вскоре не выдержав тягомотины рекомендованного политуправлением фильма, часть зрителей ушла в курилку травить анекдоты. Оставшиеся солдаты, в основном, спали и только прапорщик-фельдъегерь, тихо сидел на лавке, уставившись в запылённый экран. Ожидая караван, он тешился надеждой побыстрее свалить из этих гребаных ущелий, где за неделю своей командировки умудрился три раза попасть под обстрел. Одно радовало, что встретил здесь земляков, они накормили и напоили перед дальним перелётом. Зная коварные свойства спирта, прапорщик сразу после ужина спрятал свой укороченный "калашников" в желтый фельдъегерский портфель. За автомат он уже не волновался, так как портфель из рук никогда не выпускал. Для крайнего случая трофейный пистолет "Стар", пристегнутый за зеленый шелковый шнур, всегда лежал во внутреннем кармане бушлата, чуть ниже сердца. Около получаса прапорщик упорно смотрел фильм, а уснул в тишине, пока киномеханик менял пленку. Встрепенулся фельдъегерь от света на экране, когда киноаппарат снова монотонно застрекотал. За эти несколько ярких секунд увидел, что на лавках спереди и рядом сидят на корточках, закутавшись в одеяла-накидки и зажав между коленями оружие... "духи". Сон исчез в миг. Левая рука с хрустом в пальцах сжала потертую кожаную ручку портфеля, а правая начала медленно - медленно подниматься к верхним пуговицам бушлата и, нащупав их, стала расстегивать одну за другой. С трудом повернув шею, прапорщик огляделся. А кинозал-то почти пустой! Где-то у самого экрана несколько полусонных солдат без оружия, да сзади суетится киномеханик со своими железными коробками с пленкой. Занемела спина у прапорщика, но ладонь уже добралась до рукоятки пистолета.
- Не беда, что в обойме всего три патрона, - начал подбадривать себя фельдъегерь, - на испуг хватит и этого. Но, пересчитав афганцев, горько пожалел об остальных патронах из обоймы, которые потратил когда-то на кабульских кладбищенских ворон и старую кастрюлю полмесяца назад в Хайратоне. - Гады! Первому, кто шелохнется, пуля приготовлена! - прапорщик потянул пистолет, ободренный такой воинственной идеей, но проклятый "Стар" зацепился в кармане за что-то. Фельдъегерь занервничал, начал сильнее дергать пистолет, а тот влез куда-то своим длинным стволом и не вытаскивается. Еще этот дурацкий шнур на пальцы намотался... Взмок прапорщик, как летом на солнцепеке. И крикнуть, позвать на помощь не удается - сел голос от изрядной дозы неразбавленного медицинского. - Если жив, останусь - зарекся прапорщик - "завяжу", ни грамма спиртного до гробовой доски! - Правая рука все сильнее дергается под бушлатом, да так, что душманы поглядывать стали. Поворачивают свои бородатые головы в чалмах и поколях, шерстяных шапочках местной афганской работы. Под пристальными взглядами совсем загрустил прапорщик - не пожил еще, жена молодая, и сыновья только в детсадик пошли. Сейчас треснут соседи по башке или нож к горлу приставят и утащат через дыру в сетке маскировочной в тополиную аллею, а там, через дорогу и в горы. И не доведется пожить в новой квартире, которую обещали дать сразу после Афгана. - И решил фельдъегерь - будь, что будет! Резко встал, едва не упав, и стал протискиваться по проходу между лавок, судорожно вдыхая резкий запах давно не мытых тел душманов. Не стали они открывать огонь в двадцати метрах от казарм роты охраны аэродрома, а крайний душара даже привстал, пропуская прапорщика к выходу. - Вон и часовой стоит, привалившись плечом к столбику у входа! Ну, паразит, в экран уставился и духов, бля, не видит что ли? - Как при радикулите, согнувшись и крепко прижимая свой портфель к животу, переставляя с трудом от чего-то вдруг отяжелевшие ноги, озираясь, все ближе оказывался прапорщик у входа. Еще несколько скамеек и банда уже далеко за спиной. Через три шага он оказался за маскировкой, а там, рядом курилка с нашими людьми.
- Спасся, вывернулся из душманских лап, уцелел! - обрадовано подумал фельдъегерь и бегом к дежурному по аэродрому. - Там у вас толпа духов кино смотрит! Вы чё? Где служба? Часовой ни хрена не видит! - А старлей, крутя ручку настройки радиоприемника и зевая, произнес - Это мирные "духи", вроде отряда самообороны, хотя, черт их разберет, этих бородатых. Приходят иногда к нам фильмы смотреть, потому что скучно у них в кишлаке, что за той горой. - И он махнул куда-то в темноту.
Не сдержал свой зарок прапорщик. Иногда после третьей стопки "Пшеничной" вспоминает этот и другие афганские случаи, ужиная на кухне своей трехкомнатной квартиры, нахваливая женушку и слегка приструнивая расшалившихся сыновей-подростков.
ХОЛОДИЛЬНИК
В Афганистане при почти постоянной жаре военнослужащие из стотысячного контингента советских войск пытались любым способом добыть себе прохладу: копали арыки под журчащие ручьи и углубляли пруды-бассейны, накрывали парашютами и маскировочными сетями все что возможно, создавая тень. Умельцы ремонтировали постоянно ломающиеся кондиционеры Бакинского завода и приспосабливали любые электродвигатели под самодельные вентиляторы. Самыми примитивными приспособлениями для выживания в жаре были - сырая простыня, которой накрывались при индивидуальном пользовании и так называемый "вертолет" для коллектива, когда дневальный крутит влажную простыню над головой, разгоняя вязкую пыльную жару в казарме или палатке.
А технарям-связистам достался в конце длинной цепочки обмена разбитый и прострелянный в трех местах финский холодильник "Розенлев". Когда-то, еще до ввода советских войск, он принадлежал нашим специалистам-ирригаторам, работавшим в Афганистане. Через две недели, опять же в результате многочисленных обменов нашелся газ фрион и исправный движок от старого холодильного прилавка из военторговской автолавки разбитой вначале восьмидесятых годов прямым попаданием мины. Дырки от пуль заклепали, перекошенную дверь выровняли, и открываться она стала за стальную ручку от снарядного ящика. Отсутствующую термоизоляцию, заменили кусками пенопласта от упаковок противопехотных мин. Так как полка в холодильнике уцелела всего одна, все остальные заменили железными ящиками из-под пулеметных патронов. Ремонт удался на славу. Холодильник, включая компрессор, рычал как лев, оправдывая часть своего названия. Советский двигатель сильно выступал из не приспособленной для него финской ниши. Но работал, потому что ремонтировался с любовью и инициативой, со славянской смекалкой. И "обмыт" был обильно всеми участниками обменов и ремонта. Единственным недостатком оказалось то, что за два часа работы холодильник полностью заморозил все, что было в него положено: лопнули четыре бутылки с дефицитной минералкой "Боржоми", вздулись железные банки с сухпайным томатным и яблочным соком, десяток луковиц по твердости стали напоминать камни на черноморском пляже. А половинкой сладкой бухарской дыни можно было забивать гвозди, либо отбиваться от душманов.
Оказалось, прапорщик по званию и ремонтник-универсал по специальности Вася Бойко не смог найти замену неисправному терморегулятору. Но, придя на проверку результатов совместного труда и в надежде на дополнительную кружку самогона, посоветовал: "А вы дверцу полностью не закрывайте, и температура в холодильнике будет нормальной". Так и работал тот полувоенный советско-финский холодильник в афганской жаре со спичечным коробком, вставленным между дверцей и корпусом. А чтобы коробок не падал и не терялся, его привязали за ручку на дверце шелковой стропой парашютика от осветительной ракеты. Через год при выводе войск загрузили солдаты этот холодильник в "КАМАЗ" с остальным армейским имуществом, но в Советский Союз к новому месту дислокации части он не доехал. Где-то потерялся, исчез в песках южных Каракумов то ли еще в Афганистане, то ли уже за Амударьей. Так и стоит где-нибудь под навесом в афганском городишке, либо в узбекском кишлаке и превращает в лед все, что в него запихнут теперешние хозяева. И который год, наверное, сыплются всяческие проклятия на головы советских солдат за купленный у них по дешевке этот старый, покрашенный как танк, дурацкой зеленой краской, холодильник.
1.07.97
ЗАКЛИНАТЕЛЬ
Батальон готовился отойти ко сну, когда кларнет старшины Кравченко начал издавать чарующие звуки вальсов. За вальсами последовали полонезы и кадрили. После десяти вечера над модулями и палатками ремонтно-восстановительного батальона зазвучало что-то восточное, чередуясь с молдавскими и украинскими мелодиями. В одиннадцать, когда батальон целый час должен был спать, в ночи послышались марши. Звуки из кларнета вылетали уже не такие чистые, как перед отбоем. Истинные меломаны чертыхались, слыша в самых простых аккордах фальшивые ноты. Чем дольше играл старшина, тем больше недовольных кричало в раскрытые окна палаток и модулей: "Заколебал уже, заткнись лабух, спать не даешь!" и тому подобное. Но офицерам вставать не хотелось, а солдатам ссориться с начальником столовой не с руки, и все терпели.
В половине первого ночи при каком-то замедленном и шипящем исполнении старшиной Гимна Советского Союза не выдержал майор Хомейни - так, меж собой звали солдаты замполита части за способность по любому поводу "толкать" длинные речи. Он вышел из своей комнатки на крыльцо командирского модуля в черных по колени трусах, в тапочках на босу ногу и подозвал дремавшего под караульным грибком дневального. Применяя не рекомендованную для политработников лексику, погнал бойца к столовой, чтобы передал музыканту о позднем времени, о тяжком ратном дне и, наконец, о давно наступившем комендантском часе. Солдат, гремя амуницией и автоматом, поднимая тяжелыми ботинками пыль, исчез за углом приспособленного под столовую железного ангара.
В столовской курилке, под одним из немногих уцелевших от шальных пуль фонарей, было любимое место репетиций переведенного из какого-то кабульского полкового оркестра старшины Кравченко. Старшина на прежнем месте службы, спасаясь от внезапного обстрела "духовскими" реактивными снарядами, прыгнул в окоп, подскользнулся и умудрился сломать на обеих руках указательные и средние пальцы. Для оркестра он, как профессионал был потерян. После госпиталя старшину должны были комиссовать и отправить в Союз, так как функции поломанных пальцев полностью не восстановились. Но чтобы не портить отчетность, кто-то из штабных начальников принял решение не увольнять Кравченко по инвалидности, а дать дослужить полгода до пенсии на другой должности. Так и стал старшина начальником столовой. Но с музыкой не расставался, постоянно что-то напевал, а иногда наигрывал на кларнете. И в этот злополучный вечер, который запомнится ему на всю оставшуюся жизнь, он достал из футляра инструмент.
Хомейни успел только раз затянуться сигаретой, как в районе курилки прогремел взрыв гранаты и длинно на весь рожок застрочил автомат. Музыка, или то, что с трудом можно назвать этим словом, замолкла. Стрельба не повторилась и из тени модуля на лунный мартовский свет вышли боец и поддерживаемый им музыкант. Переполошив ночью стрельбой и взрывом весь батальон, солдат, оказывается спас старшину... от змей. Репетируя, Кравченко музыкальным ритмичным отбиванием такта ногой, а может плавным покачиванием кларнета, привлек внимание охотившихся на мусорной куче после зимней спячки тварей. Они приползли к курилке, окружили со всех сторон музыканта и в паузах между мелодиями начинали громко шипеть. Поэтому играл старшина под звездным афганским небом, забравшись на спинку скамейки и обхватив фонарный столб не переставая почти три часа. Взрыв на мусорке распугал змей, и они устремились в темноту, преследуемые автоматной очередью дневального.
До отлета старшины домой его лучшими друзьями стали тот солдат и Хомейни. Все самое вкусное, самое свежее в любое время суток ждало спасителей бывшего музыканта. А инструмент, протертый фланелькой, Кравченко уложил в футляр и спрятал на дно своего потрёпанного немецкого чемодана. Смолк кларнет в батальоне, а вот прозвище "Заклинатель" прилипло к начальнику столовой до конца его афганской службы.
30.03.98.
ТУЗЕЛЬ
Почти все офицеры, прапорщики и вольнонаемные Ограниченного Контингента попадали в Афганистан через ташкентский военный аэродром "Тузель". В одно очень раннее летнее утро не выспавшаяся, зевающая толпа из полутора сотен человек высыпала из автобусов. Едва успевших перекурить людей, пограничники настойчиво попросили пройти в переоборудованный под таможню ангар. В тесном помещении так называемого "предбанника" легко отличить тех, кто первый раз летит в Афганистан и нервничает в неизвестности от более спокойных ветеранов Ограниченного Контингента, возвращающихся из отпусков, командировок и госпиталей. Новички читали в газетах и смотрели по телевизору одно, а знающие реальную обстановку в ДРА рассказывали на пересылке совсем иное. Время в ожидании вылета самолета для тех и других тянулось одинаково медленно.
Наконец со скрипом открылась железная дверь в таможенный зал. Туда потянулись с вещами самые нетерпеливые. Те, кто уже пользовался "услугами" Тузеля, не спешат - знают, что за таможней в аэродромном накопителе нет ни скамеек, ни туалета. Ветераны сидят, не торопятся и по другой причине - в "предбаннике" можно выпить бесплатно. То один, то другой из числа зашедших на таможенный досмотр, возвращались и выносили, обнаруженные у них бутылки сверхнормативного спиртного. Водку выставляли на пол около двери, почти сразу же кто-нибудь из "жаждущих" подходил и забирал бутылки.
Несколько групп военнослужащих довольно быстро их опустошали и тара с этикетками спиртоводочных заводов почти из всех уголков Советского Союза с уложенных плашмя чемоданов, заменявших столы, попадали в мусорные урны и под скамейки. Людей в "предбаннике" становилось все меньше. Проверенных таможней и пограничниками пассажиров поглощал ненасытный накопитель. А шум перед дверями таможни становился все громче. Разгоряченные дармовой водкой мужики уже не слушали друг друга, сильно жестикулируя, что-то доказывали и сами себя перебивали объяснениями. Пора было закругляться, так как закуски на импровизированных столах почти не осталось. И тут в проеме дверей из таможенного зала появился худой высокий майор в распахнутом кителе. У него в руках между пальцами зажаты горлышки четырех бутылок "Столичной". Для кое-кого на скамейках этого было даже слишком, но они приготовились скушать и эту водочку. Наклоняясь ставить бутылки, майор хриплым голосом с сильным прибалтийским акцентом, чтобы услышали таможенники, произнес: "Налетай, ребята!" Когда он распрямился и ушел на повторный досмотр, к удивлению всех в зале ожидания, бутылок на полу у дверей не оказалось. Майор, пропуская кого-то в дверях, вжал живот и неуловимым движением за доли секунды спрятал "Столичную" за свой брючный ремень. Прикрывая бутылки полами кителя и прижимая их локтями к телу, он спокойно, без задержек прошел повторный таможенный контроль.
Удивившись ловкости майора, все, сидевшие в ожидании дармовщины, поняли, что халявы больше не будет. Стряхивая хлебные крошки, стали один за другим заходить в таможню. Через час их всех: пьющих и не пьющих, бойких и скромных, с большими и маленькими звездами на погонах, храбрых и не очень встретил зноем Ходжа-Раваш - Кабульский аэродром. И кто знает, может для некоторых эта дармовая водка на таможне в Тузеле была последней в их короткой жизни.
8.03.99.
ИШАКИ
Во время апрельского рейда под Талукан выдалась трехдневная передышка группе связи, только дежурные радисты сидели в аппаратных. Наш десант, поддерживаемый афганской пехотой, заглубился в невысокие горы, больше похожие на забайкальские сопки. Ни выстрелов, ни рокота бронетехники, ни гула авиации. Только стрекот кузнечиков где-то в камнях, да высоко в голубом небе жаворонки выводят свои трели. В первый день еще ждали приказа на выдвижение за десантом, на второй, получив распоряжение оставаться на месте, все отсыпались. А утром третьего дня дембеля решили освежиться в речушке, текущей среди скал в полукилометре от бивуака.
По скалам лезть в воду никакого удовольствия, а подходы к небольшому заливчику с сероватым песком на берегу оказались заминированными. О минах рассказал местный бача - пацан из ближнего кишлака, который за небольшую плату снабжал всех желающих сигаретами, свежей редиской и луком. Когда-то жители кишлака использовали этот заливчик для водопоя своей скотины, но после нескольких подрывов животных около речки, загородили дорогу к водопою камнями. И стали поить живность в другом месте.
Кто-то из желающих искупаться, то ли читал, то ли в кино смотрел, что вроде бы, ишаки чувствуют мины и никогда на них не наступают. И копытца у них чуть больше пятаков, не то, что растоптанные солдатские ботинки. Поэтому решили проехать к заветному заливчику на ишаках. За пять засаленных афганских червонцев, пригнал бача несколько заморенных животных с выпирающими под грязными шкурами ребрами. Не раздумывая, взгромоздились "купальщики" на ишаков и повел их бача к заливу. Ишаки перешагнули через камни перегораживающие дорогу и спокойно, отгоняя облезными хвостами мух, пошли в сторону реки. Афганец-погонщик остался за камнями. Голодные животные не пройдя и половины пути, то один, то другой стали наклонять шеи и щипать ячмень, проросший из оброненных когда-то зерен. А потом и вовсе разбрелись по минированным обочинам отощавшие за зиму ишаки. Не смотря на тумаки и пришпоривания, не обращая никакого внимания на крики и матерщину, пропуская мимо длинных ушей ласковые уговоры, не идут ни к заливу, ни возвращаются назад за камни. Второй час уплетает скотина изумрудный от близкой воды ячмень, второй час изнемогают под полуденным азиатским солнцем охрипшие шесть дембелей. И все это на глазах сослуживцев и вернувшегося из сопок десанта.
Пожалел страдальцев и спас их от мин, жажды и дальнейшего позора прапорщик-разведчик. Стреляя почти под ноги ишаков из своего, оборудованного прибором бесшумной стрельбы, автомата и пугая их внезапно возникающими фонтанчиками из песка и гравия, отрезал животным путь к реке. Продолжая прицельно стрелять, заставил их вернуться к камням и собравшимся около них солдатам. После обеда, по просьбе старосты того, ближнего кишлака, командир афганских пехотинцев приказал своим саперам тщательно проверить этот участок. Саперы сняли две проржавевшие за годы мины-самоделки и первыми смыли с себя в речке походную пыль. Долго еще вспоминали очевидцы этот случай, а тем шестерым, до отлета их домой иногда неслось в спину -"ишаки".
17.12.98
ПЕЛЬМЕНИ
Прибывшие с проверкой из Ставки генерал и два полковника третий час шелестели бумагами в командном бункере радиотехнического батальона. В столовой в это время готовились к обеду. Солдатам варили обычный и в другие дни борщ, перловую кашу с "мослами", компот. А гостей полагалось кормить чем-нибудь вкусненьким. Меню для них на все дни проверки утвердил лично заместитель командира по тылу майор Алексеенко. Еду для гостей всегда доверяли готовить только командиру хозяйственного взвода прапорщику Тропину, мастеру поварского дела и кулинару по призванию.
Салат из свежей капусты Тропин, не долго думая, взял из общего бака. Добавил в каждую тарелку нарезанный кольцами лук и обильно полил растительным маслом. Компот из сухофруктов тоже нацедил из солдатского автоклава. В кувшин щедро бросил горсть кускового сахара и тщательно размешал. Попробовав компот прямо из горловины, прапорщик удовлетворительно чмокнул губами и вытер рыжеватые с сединой усы. Наточив ножи, Тропин надел новенький фартук и начал делать то, что умел лучше всех -- пельмени.
Когда-то он вычитал старинный рецепт, и пельмени у него с тех пор получались всегда изумительные. Фарш делал из двух сортов мяса и курятины. Перекручивал мясо только на ручной мясорубке, а затем несколько минут мял фарш руками, насвистывая полонез Огинского "Прощание с родиной". В почти готовый фарш прапорщик добавлял очень мелко нашинкованный лук и специи, которыми Тропина снабжала теща, жившая в предгорьях Северного Кавказа. Каждый раз, накрепко закручивая крышки на длинных стеклянных пузырьках, прапорщик снова уносил их домой. Что за смесь было в тех пузырьках, не знал никто, но сладковато-духмяный аромат еще долго витал в овощном цехе, где Тропин лепил пельмени. А когда они кипели в широкой кастрюле на электроплите, даже сидящие в обеденном зале солдаты и прапорщики, поворачивали головы в сторону дверей варочного цеха, ловя ноздрями необычный вкусный запах.
На столе дежурного по столовой зазвонил телефон. Командир сообщил, что кушать проверяющие будут на командном пункте и обед можно приносить через десять минут. Обязанности официанта выполнял конопатый солдат-салага по кличке "Пожар" за свои огненно-рыжие и не поддающиеся стрижке волосы. Парень служил всего четыре месяца и еще в карантине он умудрился увильнуть от тяжелых курсов радиотелеграфистов, но вовремя подсуетился на виду майора Алексеенко и стал писарем в хозяйственной части батальона.
Командир тоже обедал в бункере, и Пожару пришлось с разносами сделать несколько ходок на КП. Возвращаясь, он встретился и переговорил с кем-то из сослуживцев. Подойдя к прапорщику в очередной раз, Пожар робко сказал - Они хотят еще. - Что еще? - переспросил Тропин, помня наполненные с "горкой" тарелки. - Пельмени проверяющим очень понравились и салат, - скромно добавил Пожар. Похвала не произвела на прапорщика впечатления, и он начал бросать с противня в кастрюлю остатки пельменей, на которые у Тропина были свои планы. Вечером он собирался угостить генеральскими пельменями жену и дочку. А пришлось опять готовить фарш, пока солдатик вымешивал тесто.
В очередной раз тарелки парящих пельменей уплыли за двери черного хода столовой. Как-то странно быстро Пожар появился снова, вместе с пельменями унес четвертый графин компота и еще одну порезанную прапорщиком на тонкие ломтики буханку белого хлеба. Тропин, сворачивая новые пельмени, выслушивал принесенную Пожаром очередную похвалу проверяющих: "Пельмени, как в московском ресторане "Националь"! Еще бы! Уже пять противней пельменей, и целый тазик салата слопали проверяющие с командиром. Взмокла спина у Тропина. А Пожар снова рядом стоит с разносом и пустым графином.
Пока кипели вновь кинутые в кастрюлю пельмени, решил прапорщик проветриться и перекурить первый раз за полтора часа. Вымыл руки от муки и фарша, смахнул со лба пот и зашагал к черному ходу. На крыльце, подняв глаза от прикуриваемой сигареты, увидел жующих солдат. Зажигалка выпала из рук ошеломленного прапорщика. Подчиненный ему хозяйственный взвод всем составом, кто сидя на ступеньках, кто полулежа на траве, поедал сдобренные сливочным маслицем генеральские пельмени, запивая их сладким компотом. Гора грязных тарелок стояла у ног старого прапорщика.
Бойцы вскочили, ожидая "бури", но их мудрый командир усмехнулся в свои густые усы и спросил: "Пельмени хоть понравились?" На что нестройным хором солдаты ответили: "Спасибо, товарищ прапорщик! Очень вкусно! Почти, как мама дома готовит". 28.08.98г.
ПУЛЯ
Под ровный гул вертолетных лопастей, молотящих воздух на двухкилометровой высоте, Сергею Старожилову в очередной раз снились обнаженные женщины. И не какие-нибудь худосочные топ-модели, а пышногрудые молодухи, будто специально сошедшие в солдатский сон с картин Рембрандта и Тициана. Как наяву гонялся Серега за десятком ядреных длинноволосых девиц по заросшему ромашками полю, а проснулся неожиданно на самом интересном месте, почти ухватив за мясистую ягодицу одну из беглянок. В тот сладостный момент с его плеча соскользнул ставший за полгода службы почти частью тела "калаш". Автомат сначала гулко ударился об землю прикладом, а затем звук, слившись с первым, повторился, когда автомат завалился на бок в цветущие ромашки. Серега открыл глаза и понял, что грохот из эротического сна совпал с реальным сдвоенным ударом, где-то под брюхом вертолета.
Старожилов поднялся с пола, где лежал на сваленных кучей холщевых мешках с солдатскими письмами и начал бродить по темному отсеку, разминая затянутое ремнями парашютной подвески тело. Отгоняя сон, попытался заставить себя глядеть в круглые вертолетные оконца - блистеры на яркие азиатские звезды и медленно проплывающие за бортом залитые холодным светом горы. Но веки слипало, словно магнитом и через некоторое время, неудобно запрокинув голову, Серега задремал на мешках, привалившись к желтой выпуклой стенке дополнительного топливного бака. В обычном дребезжащем гуле, что всегда наполнял в полете грузовой отсек старенького Ми-8 приспособленного под перевозку воинской почты, сонный солдат не обратил внимания на появившийся посторонний присвистывающий звук. Окончательно Серега проснулся, когда затарахтела отъезжающая на роликах дюралевая дверь в борту вертолета. В этот раз вертолет почему-то стоял не на своем обычном месте, а около железных ангаров полковой ТЭЧ. Пока Старожилов рапортовал старшему дежурной группы, которая встречала его, об успешном выполнении боевого задания по доставке почты в отдаленные гарнизоны, экипаж и ремонтники из ТЭЧ что-то рассматривали под днищем вертолета и на хвостовой балке. Они подсвечивали себе фонарями и о чем-то оживленно переговаривались.
У авиаторов в Афгане своя работа, у фельдъегерей своя, поэтому почту из вертолета перегрузили в кузов автомобиля и успокоенный солдатским рапортом, старший группы дал команду возвращаться в свою часть. Вскоре Старожилов сдав оружие и почту, снова спал, но теперь уже на положенном ему по сроку службы втором ярусе солдатской койки. А в это время прапорщик докладывал в отдел связи о завершении на вертолетном маршруте обмена почтой, который произвели по графику и, со слов Старожилова, без происшествий. Ручейки солдатских докладов от прапорщиков к офицерам, от сторожевых постов к заставам, от батальонов к полкам и дивизиям в стекались в штаб Ограниченного контингента. Но летчики докладывали в Кабул своему начальнику, а связисты своему. И получилось, что утром на стол командующему авиацией 40-й Армии лег доклад об обстреле у перевала Атбили вертолетной пары перевозившей почту, о героизме экипажей с риском для жизни спасших ее и о самоотверженности ремонтников в короткий срок восстановивших поврежденный вертолет. К обеду наградные документы на отличившихся авиаторов были уже готовы.
А у связистов по докладам все спокойно, хотя на дивизионной почте об обстреле знали еще ночью. При разборе одного из мешков на оббитый жестью сортировочный стол вместе с пачками писем выпала тяжелая, толщиной с палец пуля. Пока все разглядывали ее, прапорщик обнаружил дыру в мешке. "Обстрел проспал Старожилов"- сказал он и, взвешивая пулю на ладони, добавил - "Но жив салага остался и, слава Богу!" Всем очень хотелось спать, но еще лишних полчаса пришлось сортировать разлохмаченные и обожженные письма из того мешка. Через сутки они разлетелись по Советскому Союзу с отметкой, что поступили в поврежденном виде.
Однажды, через пару лет после службы, Старожилова перебравшего на радостях от известия, что стал отцом, шибанула мысль, от которой он враз протрезвел. Хмель из головы моментально вытеснило внезапное жуткое предположение о том, что он мог не жениться и просто не дожить до сегодняшнего дня. И виновницей всего этого могла стать пуля из мешка - его, Сережкина пуля! Молодой папаша представил, как легко пробив обшивку вертолета, словно и не было двухкилометрового полета, она скользнула по шпангоуту, сдирая краску и сбивая заклепки. Затем горячий кусок смерти пробуравил пол и воткнулся в почтовый мешок, стараясь вырваться из оказавшихся на пути плотных пачек писем. Считанные сантиметры не долетела тогда пуля до тела сонного фельдъегеря, обессилела, увязнув в солдатских весточках, но продолжала обжигать их, мстя за то, что жив остался Серега. Мстила всем, чьи письма попались ей на пути, чтобы не получили матери, жены, невесты простых и долгожданных слов из Афгана: ''Я жив! Все нормально!''
Ещё долго летал с почтой Старожилов, всякого навидался, побывал во многих переделках и все время хранил ту пулю. Но сейчас ржавеет она на дне Амударьи. Проезжая по громыхающему мосту, при выводе советских войск из Афганистана, швырнул ее Серёга в мутно-рыжую речную воду. А о военной службе бывшему фельдъегерю напоминают награды, которые лежат в резной шкатулке в глубине серванта.
10.11.02.
ЗАМЕНЩИКИ
Около семи часов вечера авиадиспетчер дал "добро" на посадку в вертолет заменщиков. Так в Афганистане называли тех, кто прибыл заменить выслуживших свой срок в Ограниченном Контингенте офицеров и прапорщиков. Сержант с полетным листом и списком в руках повел их через летное поле к зеленому в камуфляжных пятнах вертолету с желтой цифрой "40" на борту. Заменщики молча тащили свои опустевшие на пересыльных пунктах чемоданы, думая о предстоящем полете в далекий и пока неизвестный им Файзабад.
Их там ждут с нетерпением те, кто уже "оттрубил" свои два года, отмечая в календариках прожитые в отрогах южного Памира, дни. Ждут те, кто с лихвой наглотался весеннего тополиного пуха и летней дорожной пыли минированных дорог, нахлебался водички из речки Кокча, едва очищенной от песка и глины фильтратором с красивым названием - "Марс". Ждут те, кто намерзся в холодных модулях пехотного полка и аэродромной роты, кто снимал с горных застав обмороженных бойцов, кто топил зимой облицовку землянок, а летом, разбирая снарядные ящики, прибивал ее обратно. Ждут заменщиков те, кто служил и жил иногда без самого элементарного. И в Файзабад добрался пресловутый советский дефицит, не было недостатка только в патронах. Ни один теперешний контрактник не стал бы служить в тех условиях, а файзабадцы не только жили, но и воевали. И воевали успешно, гоняя по горам и ущельям банды разных, как теперь говорят, полевых командиров. А тем, кто шел за сержантом к вертолету, все это еще предстояло хлебнуть, испытать и, главное, дожить. Дожить до своей замены.
Не доходя до вертолета считанных метров, заменщики увидели выруливающий из-за "вертушки" ГАЗ-66 с брезентовым тентом. Разгрузившись, машина уехала, а у открытых дверей вертолета остались два вояки, глядя на которых заменщики не смогли сдержать улыбок. И как не улыбаться, когда на дворе жара за сорок градусов, а эти двое стоят в меховых черных куртках, в ватных штанах. К рукавам курточек, как у малых детей, пристегнуты на пуговички меховые трехпалые солдатские рукавицы, из-под высоких берцев десантных ботинок выглядывают местной афганской работы шерстяные носки. Нет, определенно смешно такое видеть, когда на календаре конец мая, и под Кундузом уже жнут созревший ячмень первого урожая. Смешно и странно. А странно заменщикам оттого, что завидев их, как-то загадочно переглянулись между собой эти двое с закрепленными под парашютной подвеской автоматами. Сержант отдал документы командиру вертолета, получив команду на погрузку засуетились заменщики-мотострелки, впервые в жизни цепляя на себя парашюты, а экипаж в это время прогревал двигатели. Через несколько минут вертолет уже кружил над аэродромом, набирая высоту, и после пятого круга взял направление на северо-восток, в сторону старинного городка Файзабад.
Минут десять в салоне вертолета было тепло, если не сказать, жарко. Но постепенно температура стала снижаться и через некоторое время при дыхании, у пассажиров появился пар. Заменщики, обменявшие на пересылках казавшиеся уже ненужными кителя и оставшиеся в тоненьких офицерских рубашках стали то один, то другой растирать ладони. Затем согревающие движения начали гонять кровь уже от ладоней до плечей. Задремавшие было, те двое, тепло одетых чудака, проснулись от странного гремящего звука и, поняв, в чем дело, сами заулыбались. А посторонний звук, нехарактерный для родного почтового вертолета, исходил от восьми заменщиков, яростно выбивающих своими ногами в коричневых форменных туфлях чечетку. Один из тех вояк зная, что лететь еще двадцать пять минут, показно, почти с издевкой расстегнул верхние пуговицы своей меховой длиннополой куртки и начал обмахивать себя рукавицей. Второй, что постарше, глянув в круглое вертолетное оконце на ледники и заснеженные вершины проплывающих мимо гор, наклонился и засунул руку под сиденье. Там что-то скрипнуло, щелкнуло и почти сразу стало теплее.
А скрипнула, захлопнувшись, заслонка отопителя салона. Авиамеханики или летчики после дневных полетов забыли закрыть заслонку и холодный забортный воздух вовсю хлестал из-под сиденья на околевающих на трехкилометровой высоте заменщиков. А может, это было самое первое испытание на прочность новеньких еще не нюхавших пороха офицеров и прапорщиков. По инструкции отопитель салона приходилось выключать во время ночных полетов, чтобы "духи" не шибанули "Стингером" по вертолету либо не наделали в его корпусе пулеметами крупнокалиберных дыр. Работающий отопитель давал достаточно яркую светящуюся точку в темном небе и с земли не составляло большого труда по ней и по звуку двигателя прицелиться. Те двое чудаков служили давно и, сопровождая почту, налетали немало над севером Афганистана, заменщикам все объяснят уже на земле после посадки и в следующий свой полет они, как и все, даже жарким летом оденутся потеплее.
ЛЕДОРУБ
У майора Заики под койкой лежал засаленный солдатский вещмешок. Иногда Заика развязывал его и, пошарив, доставал пачку трофейных афошек. Афошками советские солдаты называли афганские бумажные денежные знаки со странной датой выпуска их в обращение - "1939". Вот с этим мешком, когда он был еще полный, Заика попал в историю, за что и получил прозвище "Ледоруб".
Возвращаясь после очередной боевой операции, небольшая колонна советской военной техники остановилась у одного из многочисленных придорожных дуканов. Экипажи и десант послали "гонцов" к лоткам за прохладительными напитками. А майор Заика, выхватив из люка БТР вещмешок, зашел в ближайший дукан. Там внимательно и неторопливо стал разглядывать полки с разложенными на них товарами. Оглядел все застекленные стеллажи и прилавки, перебрал вывешенную одежду, перещупал ткани. И стал выкладывать грудой на прилавок затрепанные и перетянутые резинками пачки денег. Дуканщик радостно подумал, что этот шурави-командор в солнцезащитных очках и пятидневной щетиной скупит на эти деньги весь товар в его лавке. А майор все доставал и доставал пачки. Хозяин аж слюну забывал сглатывать, не часто очень богатые покупатели посещают его заведение. И когда последняя пачка афошек легла на прилавок, майор сиплым, сорванным в бою, голосом прохрипел: "А ледоруб у тебя есть?"
И зачем Заике в пустыне ледоруб? Может, решил кому-нибудь подарок сделать? А в голове торговца, как в телеграфном аппарате, выстукивает: ледоруб, ледоруб, ледоруб... Хозяйский взгляд бегает по полкам и стеллажам, заглядывает за занавески и под прилавок. Мысли перебирают знакомые русские слова: джинсы, чай, часы, батники, "недельки" и многое-многое другое, что покупают советские офицеры и солдаты в афганских дуканах и лавках для себя, для своих родных и знакомых. Но предмета с названием "ледоруб" однозначно в его дукане нет. По восточным обычаям человек, зашедший в дукан, не должен выйти оттуда без покупки. А уж если вышел, ничего не купив, - это позор для дуканщика, что не сумел расхвалить свой товар посетителю, что не смог заговорить и заинтересовать его, как потенциального покупателя. Дуканщик схватил Заику за рукав запыленной выцветшей куртки с капюшоном и, тряся своей седой бородой, пробормотал, с трудом подбирая русские слова: "Не уходи, погоди, жди - я сейчас". И, кивнув своему помощнику, убежал на улицу. Через открытые двери майор видел, как торговец забегал поочередно во все соседние дуканы и в базарном шуме оттуда доносилось: "Ледоруб, Ледоруб, ледоруб?".
Получив приказ на выдвижение, колонна начала с перегазовками трогаться с места, когда оббежав базарные дуканы, запыхавшийся хозяин вернулся без ледоруба. И цепляясь за Заику, который уже закончил сгребать деньги в мешок, дуканщик на смеси всех известных ему языков стал умолять: "Командор, приходи через неделю. Будет тебе ледоруб". Конечно, если приехать в дукан через неделю, ледоруб, сделанный где-нибудь в Гонконге или Сингапуре, наверняка будет ждать майора Заику. Но куда забросит военная судьба советских солдат и их командира, доведшего дуканщика почти до инфаркта, но так ничего и не купившего в этой маленькой придорожной лавке. Пока дорожная пыль, поднятая бронетехникой, не закрыла полбазара, было видно стоящего у дверей торговца, ничего не соображающего, ни на что не реагирующего. Он лишь молча глядел в след колонне, в которой уезжал мешок, набитый не потраченными в его дукане афошками.
А рядом в других дуканах и на рынке шла бойкая торговля. Афганский городок Кундуз продолжал жить своей обычной жизнью.
10.06.97.
АКЧА
Акчу в нашем афганском гарнизоне знали многие. Была она очень умной и красивой восточно-европейской овчаркой, с черными хитрющими глазами, но без родословной. Так как она воспитывалась и жила в воинском коллективе, то умело отличала начальников от подчиненных. Если команды командира и его заместителя она еще как-то выполняла, то команды, произнесенные прапорщиками или солдатами, могла частично игнорировать, либо выбрать ту, которая в данный момент ее устраивала.
Жаркими азиатскими днями Акча обычно отлеживалась в построенном для нее вольере с конурой. В зависимости от температуры воздуха или от каких-то собачьих прихотей, Акча забиралась в конуру, либо ложилась перед ней. А самым любимым местом была слегка наклоненная крыша собачьей будки. И каждый раз, меняя место, Акча перетаскивала туда свой коврик-подстилку, сшитую из ставшей ненужной в Афганистане парадной офицерской шинели. То, что приносили для собаки из солдатской столовой, она ела без большого желания. Обычно из котелка Акча выхлебывала длинным языком юшку, а все остальное сохло потом на жаре. Основной и любимой едой овчарки были консервированные каши из армейских сухих пайков. Старшина или солдаты полностью срезали крышку с банки и кидали собаке. Интересно было наблюдать, как Акча сначала забавно поворачивала голову, дожидаясь вскрытия банки, а затем, урча, выгрызала затвердевшую от жира кашу. После собачей трапезы банка напоминала, словно простреленный и блестящий со всех сторон цилиндр. Крепкие собачьи зубы легко прокусывали достаточно толстую баночную сталь.
Под вечер Акча исчезала из расположения части по своим собачьим делам, но ночью она всегда лежала около дневального и, как шутили солдаты, "несла службу". Собака всегда провожала и первой встречала машины, обнюхивала всех вернувшихся с заданий, приветливо помахивая мощным хвостом. Когда все укладывались спать, Акча начинала отрабатывать свою кормежку, рыча и лая на все, что двигалось. Это могли быть огромные, как спичечные коробки, жуки, либо шустрые крысы, пробирающиеся к мусорным бакам. Если Акче удавалось поймать жука, то он с отвратительным хрустом исчезал в пасти собаки. Но особенно не любила овчарка ночных проверяющих из штаба. И для них у Акчи был отработан безотказный прием. Собака сразу же оказывалась позади нежданных гостей, и не дай Бог, кому-нибудь из них повысить голос на дневального, не говоря о том, чтобы резко махнуть рукой или схватиться за оружие. Она, отскакивала, пригибаясь на передние лапы, и со всей своей безрассудной собачьей храбростью бросалась на "врагов", норовя укусить. Однажды Акча поздним весенним вечером, как обычно, исчезла и около половины первого ночи появилась, держа что-то в зубах. При тусклом свете фонаря это "что-то" оказалось едва начатым батоном копченой югославской колбасы граммов на восемьсот, которую продавали за внешторговские чеки в гарнизонном универсаме. Дневальный на свою солдатскую получку и думать не мог о такой вкуснятине. Спасая Акчу от "переедания", попытался отобрать у собаки колбасу. Овчарка, отпустив свою добычу в пыль, чуть не откусила руку солдату. Пришлось ему следы зубов йодом обрабатывать. Пока юный гурман лечил себя, подъехала дежурная машина, и еще четыре бойца решили, что сегодня в солдатской палатке будет маленький праздник.
Трое отвлекали собаку, а водитель попытался забрать ее находку. За считанные секунды еще одному солдату потребовался йод. У второго штанина новенького хэбэ лишилась большого куска ткани и дыра светила белыми подштанниками. Водитель забился в кабину машины со следами зубов на ботинке и локте. Больше повезло ефрейтору Федотову, он умудрился лежа на кабине, радиоантенной подцепить батон и почти вытянуть его к себе. Но Ахча оказалась проворней и сообразительней, чем все думали. Гоняя пять солдат, еще днем кормивших и ласкавших ее, она не выпускала из вида колбасу. И когда Федотов, уже праздновавший победу человеческого разума над животным инстинктом, снимал колбасу с антенны, Акча бросилась на передок автомобиля. Оттолкнувшись лапами от ветрового стекла, собака в прыжке щелкнула зубами и вырвала свою законную добычу. Лицо Федотова на пару секунд оказалось рядом с оскаленной пастью Акчи. Он первый раз в своей жизни видел так близко разъяренную собачью морду и потом еще долго рассказывал про огромные желтые зубы и складки кожи на носу, про белую пену и неприятный запах из собачьей пасти, про свои волосы и собачью шерсть, ставшие дыбом. Победила Акча. К утру от колбасы остался кусок сантиметров семь и как трофей, он еще неделю лежал на коврике рядом с собакой. При появлении солдат у вольеры Акча клала свою широкую лапу на этот огрызок, а глаза выразительно поблескивал: "Ну, что, съели?".
Перед выводом войск из Афганистана во все советские гарнизоны пришел садистский приказ уничтожить животных, живших в частях - ветеринарная служба боялась завезти в Союз какие-нибудь экзотические болезни. Как не прятали бойцы с молчаливого согласия офицеров привыкшую к свободе Акчу, а не уберегли. Пристрелил ее и других собак кладовщик-узбек из соседней части за возможность уволиться в запас пораньше. Но пришлось задержаться ему в армии, а точнее в Термезском госпитале. Где-то уже за Амударьей били его долго солдаты за своих любимцев: Шариков, Дембелей, Тузиков. Возможно, досталось ему и за Акчу.
10.01.93
ЗОЙКА
Каждый Зойкин приход на военно-почтовую станцию был маленьким праздником для всех служивших там. Первой у самых ворот ее встречала жившая на почте восточно-европейская овчарка Акча, постоянно получая из Зойкиных рук сверточек с чем-нибудь вкусненьким. Офицеры и прапорщики в присутствии Зои, казалось, молодели лет на десять-пятнадцать. А солдаты готовы были совершить ради ее внимания самый невероятный поступок. Зойка всегда задерживалась в дверном проеме, и яркое афганское солнце просвечивало ее изящную миниатюрную фигурку через марлевку коротенького сарафанчика. Веснушки, неприкрытые коленки и распущенные волосы девушки, будоражили одетых в выцветшую "афганку" вчерашних пацанов. За врученное лично ей письмо девушка всегда целовала фельдъегеря в щеку. И поэтому привилегия выдавать письма на медицинский батальон, где в аптеке работала Зоя, была закреплена только за дембелями. Они постоянно ссорились, когда кто-нибудь надурив остальных, выдавал почту с Зойкиным письмом и зарабатывал поцелуй. Но однажды эта традиция на целую неделю была нарушена.
В тот понедельник, как обычно, Зоя задержалась в проеме дверей, слушая свежие новости и анекдоты, а мужики любовались ее фигуркой и балдели. Дав возможность наглядеться, Зойка зашла в помещение, вынула из своей сумочки пять новеньких купюр и спросила: "А что на них можно в Кундузе купить?" Купюры оказались иранскими риалами. На них прямо по портрету шаха было надпечатано, то ли пять, то ли шесть нолей и поэтому дуканщики - торговцы называли их тумэнами, или тысячами, если переводить на русский язык. Абсолютно не зная, что можно в Афганистане купить на иранские деньги, все присутствующие стали предполагать, исходя из количества цифр. Со всех сторон Зойке посыпались предположения об упаковке платков с люрексом, о ящике тайваньских косметических наборов, о десятке швейцарских наручных часов и нескольких платьях из дефицитной тогда в Союзе "плащевки". Тут кто-то воскликнул: "Да на эти деньги можно купить, как минимум, одну ондатровую шубу, да еще, если чуть-чуть доплатить, хватит на меховую муфту. Шубка с муфтой и сразила Зою. Взволнованная, слегка покрасневшая, понесла она медсанбатовскую почту в машину.
На следующий день Зоя не приехала. За нее газеты и письма получила крупная с бородавками на подбородке лаборантка. Еще шесть дней приезжала за почтой "Торпеда", так окрестили новую почтальоншу, а произошло это из-за тех дурацких нескольких нулей на хрустящих иранских банкнотах. Неделю назад, отпросившись у начальства, поехали девчата из медсанбата "затариваться" в городские магазинчики и дуканы. Подружки накупили всего и уже уложили покупки в машину, а Зойка все никак не выходит из дукана. Поторопить ее пошел сопровождавший женщин в поездке наш майор - "алмазовец" в полевой афганской форме. Через несколько минут вышел, неся покупки и поддерживая Зою под локоток, с трудом пряча улыбку в своих роскошных черных усах.
Для расчета за покупки Зойка достала иранские риалы с невиданным количеством нулей. Взглянув на них, хозяин дукана Мирзо на хорошем русском языке спросил: "Это все? За эти деньги советская ханум может купить десять пар носков либо две пачки американских сигарет". От таких слов у Зойки слезы брызнули, она опешила и чуть в обморок не упала. Растерялся и торговец. Но положение спас вошедший в дукан майор. Спросив что-то по-афгански, он вернул шубу хозяину, а за остальное рассчитался из собственного бумажника. Затем вывел Зойку из дукана, помог сесть ей в машину, закинул свертки с покупками за спинку заднего сиденья и повел УАЗик в гарнизон. Подружки хохотали в машине до самого медсанбата, только майор успокаивал, как мог, Зою. Но она обиделась.
Потом обида прошла и Зойка снова появилась на почте, опять начала одаривать дембелей чарующими поцелуями, возбуждать своей фигуркой и обаятельной улыбкой всех остальных. Но, кажется, больше всех радовалась овчарка Акча - ей снова начали перепадать вкусные косточки.
15.07.97.
ЗМЕЯ
Он в Кундуз прибыл уже зашуганным, этот капитан. Вероятно, наслушался в Союзе или на кабульской пересылке жутких афганских историй. Местные старожилы моментально уловили капитанскую слабинку и под контрабандную водочку еще пуще нагнали страха. И стали капитану видеться везде полчища затаившихся душманов и крадущихся в темноте наемников. Даже на территории своей воинской части, остерегаясь несуществующих мин, ходил, стараясь, ступать в чужие пыльные следы либо в свежую автомобильную колею. Перед сном, метровой деревянной линейкой приподнимал подушку и одеяло, ища грозных скорпионов и мохнатых тарантулов. А как-то ночью, выйдя из модуля по малой нужде, увидел капитан на пыльном бетоне след от огромной змеи. Проползла эта гадина от штаба части через курилку к водопроводному крану в умывальной комнате. И след оставила жуткий, зигзагообразный.
Утром, вместо обычной физзарядки, весь личный состав подразделения во главе с капитаном сначала разглядывал "гигантский" след, а затем искал с палками змею. Шарили под штабным крыльцом, ковырялись в куче старых автошин, перевернули весь мусор в баке - нигде нет нарушительницы офицерского спокойствия. После завтрака поиски продолжились в районе туалета, в аппаратных кунгах, на чердаках штабного и жилого модулей. Солдаты облазили весь маленький огородик, истоптав и основательно обобрав его. Все безрезультатно. В полуденную жару, когда весь Ограниченный Контингент затих, отдыхая в тени, поиски капитанского "монстра" продолжились.
Старшина еще утром он понял, что не было никакой змеи, а вот крысы и тушканчики жили на территории части в больших количествах. Их гоняли, с ними боролись, как с настоящими душманами. Грызуны исчезали на время, а затем появлялись вновь. И снова кособочились палатки и техника, проваливаясь в норы и подземные ходы. А какие, к черту, змеи на раскаленном бетоне у штаба? Но приказ, сидевшего в курилке командира - " найти и уничтожить", надо было выполнять.
Нестерпимо яркое солнце, марево, искажающее очертания строений и дувалов, едкий пот, вызывающий зуд, заставили старшину взять инициативу "уничтожения" змеи на себя. Через некоторое время, по его просьбе, из поисковой команды исчез один из дембелей - Вовка Жильский и спустя двадцать минут передал старшине синий полиэтиленовый пакет. Заглянул туда старшина и поморщился от исходящего зловония. Вытряхнул Жильский содержимое пакета за каптеркой, где хранился всякий автомобильный хлам. И почти сразу от туда раздался счастливый крик какого-то салаги: "Нашел, нашел!" Солдат вынес на палке к штабу обезглавленную змею.
Выстроив подразделение, капитан всем объявил благодарность за отличную службу и барским жестом разрешил отдыхать. Через несколько минут все, кому положено по сроку службы, завалились на койки, переругиваясь меж собой, что не догадались подкинуть дохлятину еще утром. Дембелям меньше всего хотелось шариться по части в жару в поисках змей и чтобы спокойно дослужить, они заставляли молодых солдат по ночам затирать иногда появляющиеся змеиные следы. Пока не нашли настоящую виновницу - змеей оказалась... веревочная завязка от мешка. Ночью, для влажной уборки штаба, дневальные использовали холщовый мешок, а в умывальник таскали его, перегнув вдвое. И когда сонный солдат нес мешок, завязки болтались в такт шагам, оставляя на пыльном бетоне след, очень похожий на змеиный.
15.12.98.
ЦИРКАЧИ
Замполиту 122 мотострелкового полка нужно было провести культурно-массовое мероприятие и отчитаться перед политотделом дивизии о проделанной работе. Для укрепления афгано-советской дружбы он додумался пригласить "зеленых", так кодировано звали солдат национальной армии Афганистана.
Через несколько дней три афганских офицера и десяток солдат-сарбозов сидели на почетном первом ряду полкового клуба. Торжественная часть посвященная какой-то очередной советской годовщине с обязательным докладом и вручением грамот прошла на удивление быстро. И все закончилось бы как обычно - государственным Гимном в клубе для всех и "спортивным праздником" на плацу для солдат, но напоследок объявили гимнастические номера. Где-то в песчаных барханах афганского Туркестана нашел начальник полкового клуба гастролирующую по воинским частям Ограниченного Контингента концертную бригаду ташкентского цирка.
Для разогрева публики на сцену вышел фокусник. Деду было далеко за семьдесят, и он был явно нетрезв. Все исполняемые им фокусы были настолько просты и так неуклюже демонстрировались, что даже в последнем ряду зрители видели все секреты. Но никому и не нужны были фокусы - все пялились на ассистентку фокусника. А посмотреть служивым было на что: иссиня-черные, вьющиеся длинные волосы, божественная фигура, великолепные формы и все это при почти двухметровом росте, а шикарные груди ассистентки только символически были прикрыты маленькими тряпичными треугольничками. Солдатня на последних рядах даже соскочила со своих мест, похотливо разглядывая широко раскрытыми глазами молодую женщину. Знал замполит, чем поднять боевой дух стриженных двадцатилетних пацанов, по году и больше служивших в афганской глуши.
Окончание каждого фокуса сопровождалось оглушительными аплодисментами. Фокусник кланялся, а ассистентка делала реверанс и ее коротенькая юбочка из какой-то легкой ткани на секунду приоткрывала еще один розовый треугольничек, и зал снова взрывался аплодисментами. Пять раз вызывали на "бис" этот дуэт. За фокусниками на низкую сцену выпорхнули три силовые гимнастки. Приветственный свист и топот шести сотен ботинок заглушили узбекскую национальную музыку в хрипящих колонках. Возбужденный полк с неописуемым восторгом встретил выступление гимнасток, и каждый элемент их номеров сопровождал криками, свистом и мощными хлопками огрубевших солдатских ладоней. Из душного помещения через открытые двери эхо несло этот неистовый гам в невысокие горы за полком, где местные "духи" держали несколько наблюдательных постов.
Среди дикого шума, в приспособленном под солдатский клуб железном ангаре, стал выделяться еще один звук, очень похожий на предрассветный вой шакала. Он усиливался, когда гимнастки в своих купальничках делали так называемый "мостик". Этот странный нечеловеческий вой издавал молоденький сарбоз, во все глаза таращившийся на почти обнаженных гимнасток, в трех метрах от него выполнявших акробатические этюды. Ноздри афганца с жадностью вдыхали поднятую на сцене пыль, смешанную с запахом парфюмерии и пота женских тел. Солдатик, сжав колени, раскачивался из стороны в сторону на скамейке и из последних сил пытался удержаться на ней, ухватившись за доску судорожно сжатыми пальцами. Юношеский организм, воспитанный в строгой исламской морали, не выдерживал созерцания естественных для европейцев цирковых номеров. Другие сарбозы, зажав ладони между коленей и закатив глаза, шептали молитвы, умоляя о чем-то Аллаха. Афганские офицеры более спокойно отнеслись к цирковым номерам и даже перешептывались между собой. Командир советских мотострелков наблюдая за гостями, что-то шепнул замполиту и тот, не дожидаясь окончания выступления трио, под каким-то благовидным предлогом увел всех афганцев из клуба.
Выступление цирковой бригады заканчивала дрессировщица голубей, тоже в коротенькой юбочке и купальнике с блестками. Из-за шума перепуганные птицы отказывались вылетать из клетки, дрессировщица от волнения без конца кланялась в зал. Номер явно срывался, но положение спас старший прапорщик Клеманов. Он выскочил сбоку на сцену и вручил совсем растерявшейся женщине непонятно где добытый в раскаленных барханах букетик цветов. Концерт на этом закончился. Циркачи уехали из Ташкургана так же неожиданно, как и появились. И "духи" от чего-то затихли. За неделю не сделали по полку ни одного выстрела, не устроили ни одной подлянки и вообще, казалось, что забыли на эти дни о джихаде - священной войне с неверными.
БОМБА
Колонна тягачей, прикрываемая бронетехникой и вертолетами, тянулась по серпантину горной дороги. Ущелье с нависающими над дорогой скалами осталось позади, а с ним и ожидание частого в этом месте нападения "духов" - афганских партизан. Через полчаса всех водителей и большую часть охранения колонны ожидает отдых. Можно будет спокойно покурить, размять ноги и спины. И вдруг что-то произошло впереди. Взрыва не было слышно, значит это не мина. Что же?
Тягачи стали сбавлять ход, а затем и тормозить, не съезжая на пыльную обочину. На обочинах "духи" очень часто любили ставить свои мины и фугасы. Через несколько минут от автомобиля к автомобилю полетела команда "по машинам", хотя никто из них и не выходил. Автомобили в голове колонны, что-то объезжая, двинулись вниз в долину. А остановку вызвала скатившаяся на дорогу из перегруженной платформы огромного тягача - МАЗа пятисоткилограммовая авиабомба. За эти пять минут растерянность водителей сменились решительностью старшего колонны. Не имея возможности загрузить бомбу обратно, вручную это невозможно, а ремонтная машина с грузовой стрелой не могла подъехать из-за узости на повороте, было принято решение бомбу оставить на дороге. Каждая минута остановки колонны могла привлечь афганских партизан. И потери могли бы быть гораздо больше. О бомбе сообщили по радио в штаб охраняющего дорогу батальона, и ушла колонна, оставив лежать на раскаленной бетонке громадину, таящую в себе десятки, сотни смертей.
Два дня валялась на дороге покрытая желто-серой пылью бомба. Уже колеса множества советских машин и афганских "барбухаек" утоптали объезд, пока не увидел бомбу дедок - афганец, ехавший на ослике. Остановился, потрогал, попытался откатить. Да куда там! Сел на ослика и уехал. С советского выносного поста хорошо был виден этот дед и все его действия около бомбы. О нем доложили в штаб оперативному дежурному и продолжили наблюдение. Дедушка появился рано утром следующего дня и, разложив гаечные ключи и отвертки, стал что-то колдовать над бомбой. Сразу же повторный доклад об афганце полетел в эфир. Из штаба батальона срочно выехала комендантская машина с группой солдат и представителем особого отдела КГБ. Особист, наверное, рапорт начальству настрочил о террористе и пяти, захваченных у него, центнерах взрывчатки. Мысленно уже по четвертой звездочке на свои погоны прикрепил. И еще появилась надежда орден получить. Никто у них в отделе душмана - заговорщика лично не захватил и не смог обнаружить полтонны взрывчатки. А он смог! Мечты старшего лейтенанта оборвались в тот момент, когда водитель резко нажал на тормоз около навьюченного ослика. Пока машина с солдатами кружила по серпантину, дедок успел полностью разобрать бомботару. Оказалось "матерому душману" и даром не нужна была бомба и взрывчатка в ней. Ему нужны были дрова. А их вон сколько получилось!
Интересная это штука - бомботара, бомба в ней как в скорлупе. А скорлупа эта сделана из отличных покрашенных зеленой краской березовых брусьев, с массой всяческих железячек и войлочных прокладок. И все это крепко-накрепко скреплено шурупами и болтами. Вот их вывинчивал и скручивал старый афганец, когда о нем докладывали в комендатуру. Дрова в Афганистане на базарах на вес продают, в большой цене они в горно-пустынной местности. А тут на бетонке бесхозные бруски двухметровой длины и толстые деревянные боковины, только поработать седобородому "заговорщику" пришлось. Переводчик-таджик задал несколько вопросов старому афганцу, тот ответил. Выслушав перевод, приказал старлей отпустить "террориста". Через десять минут скрылся за скалой на повороте дороги ослик и его сухощавый владелец. Скрылись за поворотом и звездочки на погоны, и орденок на грудь длинноногого особиста.
А бомба? Еще неделю валялась она на обочине, пока нежданный ливень не превратил пыль в грязь. Соскользнула бомба вниз по склону и упала с обрыва в речку Баклин. Больше ее и не видели.
ЧЕБУРАШКА
Будучи заядлым коллекционером, прапорщик, убывая к новому месту службы в Афганистан, сунул в чемодан железную банку из-под кофе, до крышки наполненную значками. В Советском Союзе этого добра было валом. Но по роду службы контакты с местным населением ему были сразу же запрещены. Так и лежала сиротливо банка со значками под койкой в запыленном чемодане. Однажды, почти через год афганской службы, понадобилось сопроводить груз в Пули-Хумри, и прапорщик прихватил на всякий случай банку с собой. Но колонна практически без остановок проскочила сто двадцать километров до конечного пункта. На обратном пути все повторилось, и только однажды простояли минут двадцать, меняя проколотое колесо у одной из машин. Да и стояли не в населенном пункте, а на проверенной саперами обочине дороги, идущей вдоль ячменных полей.
Где-то метрах в ста впереди находился пост афганской милиции - царандоя. Потеряв надежду выменять какую-нибудь нумизматическую редкость, прапорщик отдал банку со значками проходившему высокому и худому царандоевцу. Несказанно обрадовавшись такому щедрому бакшишу - подарку, афганец выковырял из банки два самых больших, размером со спичечные коробки, значка. Ими оказались "Спортлото-Пермь" и "Чебурашка". Разглядывая на первом значке байдарку солдат, не видевший в своей жизни ни одного плавающего средства, понял главное слово - "спорт". Объяснить русскими словами изображение на втором значке не смогли даже подошедшие водители пяти ближайших по колонне машин. Пытались жестами втолковать афганскому милиционеру - не понимает. Вмешался и поставил все на свои места уроженец Средней Азии младший лейтенант переводчик из агитотряда. Царандоевцу он объяснил, что это зверь такой, типа медведя и, вспомнив что-то из детства, добавил, что Чебурашка страсть как апельсины любит. А что уши у него большие, переводчик, шутя, продолжил, так в России у всех медведей такие. Нацепив эти значки на грудь, афганский солдатик побежал к своим землякам на пост с криком: "Медал, медал!"
Проезжая потом около поста царандоя, водители наших армейских КАМАЗов видели, как хвастался солдатик значками и объяснял, жестикулируя, изображение на них. Особо интересно у него получался медведь. Молодой царандоевец приседал около дувала, затем резко вскакивал, с рычанием расставляя в стороны руки и согнув в виде когтей пальцы. Колонна уехала и неизвестно, как афганец объяснил сослуживцам, почему у русских медведей, которых кличут трудно выговариваемым словом "Чебурашка", такие огромные уши.
ЭТО ВАША РАБОТА
Мишка Чернюк, закрыв глаза, полулежал на пластмассовой откидной скамейке в сумраке грузового отсека вертолета, придерживая пристегнутый нагрудный парашют. Сегодня он был единственным пассажиром тридцать второго борта, только что пригнанного из Союза после капитального ремонта. Под ровный гул двигателя обычно хорошо спалось, но в Мишкину голову лезли путаные обрывки воспоминаний о до армейской жизни: школьные друзья, девчонки-соседки, родители, работа в лесхозе. Улетая мыслями на родную Житомирщину, он иногда поглядывал в глубь отсека. Там на двух железных чемоданах с секретными пакетами были свалены кучей десяток мешков с газетами и письмами. Из-за вибрации корпуса вертолета вся куча на чемоданах, как на салазках, норовила уползти еще дальше по клепанному металлическому полу в сторону хвостовой балки. Второй год дослуживал Мишка в Афганистане, честно выполняя свой воинский и интернациональный долг. А служить довелось фельдъегерем на военно-почтовой станции, где обязан, был охранять и беречь вверенный ему для доставки груз. Устав от воспоминаний, Чернюк начал горланить милые сердцу украинские песни. На "Калинi чорнiй" крупнокалиберная пуля пропорола алюминиевую обшивку борта и, пролетев снизу вверх через грузовой отсек, расколола с громким треском корпус главного редуктора. Вертолет несколько раз дернулся, и сверху из-за серых облицовочных панелей полилось на лавку и Мишкины ноги горячее авиационное масло. Он резко вскочил и, не обращая внимания на мешающий движениям парашют, стал оттягивать к дверям холщовые и бумажные мешки с почтой, которую сопровождал в полете. Фельдъегерь ждал какой-нибудь команды от экипажа, но летчики в это время отключали двигатель, докладывали по радио об обстреле и повреждении. Их "тридцать двойка" начала стремительно терять высоту.
Вертолет снижался очень быстро по спирали, заваливаясь на левый бок. Резкая боль за лобной костью заслезила Мишкины глаза. Цепляясь одной рукой за пулеметную турель, а другой за какую-то железную коробку с проводами, прикрученную к стенке летной кабины, через пелену в зрачках смог увидеть Чернюк в дверном блистере кружащиеся и неумолимо приближающиеся желто-серые склоны гор. Ему хотелось дернуть за дверную ручку и выпрыгнуть. Но без приказа он это сделать не смел, да и шанс остаться живым, был очень мал -- в большинстве случаев скручивал стропы мощный поток завихренного воздуха от падающей машины, либо рубил парашютистов своими же лопастями перевернувшийся неуправляемый вертолет. Положение ухудшилось, когда через какое-то время сначала тихо, а затем все громче завизжало где-то под винтами, и через щели вместо масла стал поступать вонючий сизый дым. Не успел о нем сообщить Чернюк экипажу.
Плюхнулся вертолет на жухлую траву в пятистах метрах от дороги, контролируемой днем советскими войсками, и поднял облако пыли. Отбегая от чадящей машины, летчики обнаружили, что почтаря с ними нет, хотя командир при эвакуации вытолкнул его из отсека. Пришлось борттехнику возвращаться к вертолету за Мишкой. Но помощь тому не потребовалась. Забрызганный маслом пассажир успел выкинуть из вертолета и перетаскать в ложбинку свой груз. И уже, отстегнув парашют, занять оборону согласно вызубренной наизусть инструкции.
Затихли и обвисли лопасти, почти осела пыль, и выветрился дым, вернулись остальные летчики. Не загорелся "тридцать второй" ни в воздухе, ни на земле, удалось экипажу на авторотации, только за счет вращения лопастей, с двух километров падая, удачно приземлиться. Повезло, что стрелявший поним "духовский" ДШКа не смог из-за горки добить их на земле. Страху натерпелись, но все остались живы и почта, хоть и замасленная, уцелела.
Экипаж за спасение вертолета и почты летным командованием был представлен к орденам "Красная Звезда" и через несколько месяцев их получил. А рядового войск связи Мишу Чернюка его начальники представили к медали "За отвагу". Но не довелось фельдъегерю обмыть ее в кругу сослуживцев водочкой в солдатской кружке по старой армейской традиции. На Мишкином наградном листе командир 201-ой мотострелковой дивизии красным карандашом изволил написать -"Отказать! Это ваша работа!"
ДЕМБЕЛЬСКАЯ ГРАНАТА
Четыре дня лечил старшина какой-то вонючей мазью, выпрошенной в медсанбате, лицо Вовки Бильского. Два раза в сутки гримировал его перед общими построениями, чтобы не увидел командир синяков под глазами, ссадин на лице и распухшего носа увольняющегося в запас ефрейтора. Не заметил командир ничего, так как сам в эти дни мучился животом. А если бы и заметил, то у Вовки была слеплена отмазка - об дерево стукнулся. Детская, конечно, отмазка. Где это он, интересно, в пустыне дерево нашел, чтоб удариться? Самое близко - это тополь у дукана в афганском кишлаке, что в четырех километрах от вертолетной площадки. Так и улетел домой Бильский, никому ничего не сказав, но старшина от летунов потом все узнал. Да, поздно было читать нотации мужику, отслужившему почти два года в Афганистане фельдъегерем, и за плечами которого более трехсот вылетов на боевые задания. Днем и ночью приходилось Вовке рисковать, доставляя почту в отдаленные гарнизоны, за что был награжден медалью и представлен под дембель ко второй.
По роду службы не должен был стрелять и кидать гранаты Бильский. Его самого и его груз должны были охранять специально обученные солдаты. А так хотелось ему хоть раз из пушки стрельнуть или что-нибудь взорвать. Видно остатки детства еще играли в заднице у двадцатилетнего ефрейтора. Поэтому выменял Вовка у узбеков-поваров на письмо "для счастливого солдата" гранату и таскал постоянно с собой, с мыслью где-нибудь взорвать. Не смог потом понять старшина, почему нельзя было кинуть ее в арык или подорвать на свалке. А Бильский даже не догадывался об этих вариантах и однажды взял гранату с собой в вертолет на очередной вылет, чтобы бросить в ночное небо с вертолета.
На трехкилометровой высоте, пролетая над Талуканом, вытянул начинающий пиротехник из кармана солдатского бушлата смертоносную железяку и плавно открыл наружную дверь. Вибрация вертолета сразу же заметно усилилась. Согласно полученным в Брестской учебке теоретическим знаниям, дембель взял гранату в правую руку, затем пальцами левой разогнул усики чеки и дернул за кольцо. Долго не раздумывая, опустил гранату в темноту за дверь. Вроде бы все правильно рассчитал, и что взрыватель сработает только через четыре секунды, и то, что скорость у вертолета довольно большая. Но не учел двух главных моментов: лопасти в полете завихряют наружный воздух под корпусом вертолета и граната РГД имеет небольшой вес. Да и сила броска оказалась недостаточной...
Через доли секунды гранату, вместе с холодным воздухом, втянуло в открытую дверь. Ужаc сковал ефрейтора, но желание жить заставило его двигать руками. Он, как в волейболе, мгновенно выставил двумя ладонями блок и оттолкнул летящую на него зеленую кругляшку обратно в открытые двери. В этот момент вертолет рухнул в частую в тех местах воздушную яму, и тотчас граната опять влетела. Ударившись об клепанный алюминиевый пол, она закатилась под дополнительный топливный бак. "Взрывник", почти умерший от страха, при мерцающем свете звезд, выхватил гранату из-под бака, судорожно сжал двумя руками и собрался снова бросить ее в темное афганское небо.
В это время борттехник, почувствовав сильную вибрацию корпуса вертолета, вышел из кабины пилотов в грузовой отсек, чтобы найти и устранить причину тряски. Едва успев осветить фонарем отсек, он застал Бильского с гранатой в руках около открытой двери. Моментально оценив ситуацию, вырвал гранату у остолбеневшего "боевика" и с дикой скоростью она, вместе с китайским фонарем, улетела под вертолет. На этот раз граната не вернулась и к огромному счастью для всего экипажа и фельдъегеря не взорвалась. Не взорвалась она в первый раз через положенные четыре секунды, не грохнула потом ни через десять, ни через двадцать секунд. В эту ночь над афганскими горами Аллах или Иисус, а может оба вместе отвели смерть от трех советских вертолетчиков и ефрейтора, застопорив какую-то детальку во взрывателе. Как не улетел дембель в открытые двери, трудно представить. Но еще долго гонял его по полутемному отсеку разъяренный прапорщик, кроя отборным русским матом всех и вся. Особенно досталось большим военным начальникам, посылающим на войну молокососов, уродов и говнюков.
А синяки и ссадины на других частях тела, Бильский залечивал уже дома в Белоруссии в родном Мозыре, рассказывая подружкам о своем последнем бое с душманами.
ОХОТНИК
Начальником склада и исполняющим обязанности старшины на дивизионном хлебозаводе был молодой киргиз Джаманкулов. Авторитетом, как старшина, у подчиненных не пользовался в силу своей молодости и слишком мягкого характера. А у начальников не был в почете за постоянные недостачи при перевозках и хранении вверенного ему продовольствия. Через некоторое время получилось, что мука и солдаты - сами по себе, прапорщик Джаманкулов - сам по себе.
И стал он основное служебное время уделять охоте. Выменял где-то за три банки сухих дрожжей старенькое ружье "Зауэр - три кольца" и десяток латунных гильз к нему. Местом для стрельбы выбрал гарнизонную свалку, где громоздились корпуса подорванных бронетранспортеров, рамы битых и сожженных автомобилей. Там же, в глубоких ямах валялись какие-то армейские железяки, мусор и масса другого хлама, которое вывозили из воинских частей за ненадобностью и во избежание пожаров при обстрелах.
На свалке обитали вороны и шумливые афганские скворцы - майны. Майны облюбовали огромные клубки колючей проволоки, будто злым волшебником скрученные вместе с остатками столбиков. Вороны предпочитали сидеть на более толстой крепежной проволоке, завезенной еще при вводе войск вместе с боевой техникой и стройбатом. Как и в природе на свалке шел свой круговорот. Жившие где-то под автомобильными остовами змеи охотились на жирующих в кучах отбросов крыс. Змей, для изготовления дембельских сувениров, в перерывах между рейдами и боями ловили храбрецы из разведбата. Разведчики и бойцы других частей наведывались на свалку открутить какую-нибудь уцелевшую деталь, либо, что было гораздо чаще, посидеть-покурить вдали от офицерских глаз. Змеиная кожа шла у солдат на дембельские сувениры, а выброшенные змеиные тушки представляли лакомство для наглых кундузских ворон. Часто на свалку забредали два местных жителя - сутулый худой старик и черноглазый босоногий лет шести мальчишка из соседнего кишлака. Их пропускали через сторожевые посты, почти не досматривая. Афганцы собирали большие, как ведра железные банки из-под галет, старую изношенную обувь, грузили на ослика разломанные снарядные ящики, зачем-то запихивали под одежду парашютики от осветительных ракет и мин. Раз в неделю все это высыпал из кузова самосвал комендантской роты. Вот на этот грузовик "духи" и позарились.
Осталось неизвестным, кто провез через посты и установил фугас. Он оказался таким мощным, что и на танк бы хватило взрывчатки. Но нагловатому вольняге - водителю ЗИЛка из Черновцов дико повезло. На фугас нарвался юный охотник за крысами и птицами. Как сработало взрывное устройство, не смогли установить, то ли самодельный жакан из старого ружья попал, отрикошетив во взрыватель, или прыгнул старшина и наступил на "адскую машину"? После взрыва пыль оседала около получаса. Закрученное в "фигу" старое ружье, забросило метров на восемьдесят в сторону окопов боевого охранения. Только через сутки откопали кусок левого плеча с двумя удивительно новенькими зелеными звездочками. И больше ничего от Джаманкулова. Еще два дня искали хоть что-нибудь в гроб положить - ничего не нашли.
Погиб пацан в свои двадцать с небольшим лет, нарушив один из основных законов войны - не лезь туда, куда тебя не посылали.
РУССКИЙ СТИНГЕР
Батальону через несколько дней предстояло покинуть Афган и обжитый за долгие девять лет военный городок с чудесным бассейном и банькой. Заботы о марше через высокогорный тоннель на Сланге, через каракумские пески к месту постоянной дислокации где-то на севере Узбекистана, заставляли начальников кричать и командовать, а подчиненных делать вид, что они старательно эти дурацкие приказы исполняют. А в первую очередь было приказано было избавиться от всякого ненужного на марше хлама. И полетело в огонь сохраненные бережливыми старшинами старое, но еще годное обмундирование, какие-то ящики и многое, многое другое.
Греясь в ветреный промозглый вечер у пылавшего в яме огромного костра Вовка Кроневальд начал понимать, что в огне сгорают тысячи, десятки тысяч афошек, а у него дембельский портфель-дипломат почти пустой. Подумав, Вовка ринулся в огонь. Расшвыривая коптящие замполитовские плакаты и стенды, библиотечные стеллажи, обжигая руки и лицо, он что-то вытянул из-под начавших гореть годовых подшивок журнала "Коммунист Вооруженных Сил". К Вовкиному счастью пламя не успело тронуть спасенные из огня два зеленых фанерных ящика. Ящики с ручками и защелками, больше похожие на чемоданы, когда-то входили в комплект учебного класса, предназначенного для обучения операторов-наводчиков противотанковых управляемых реактивных снарядов. Так и пролежал этот класс все девять лет в КАМАЗовском прицепе, пока не настала пора гореть ему синим пламенем в костре под Джелалабадом, освобождая место для более нужных на марше вещей.
В каптерке, протерев слегка опаленные руки растительным маслом, Кроневальд принялся срывать пломбы с футляров, а когда открыл крышку первого -- обалдел. Даже в учебке в Термезе он не видел такой красивой военной штучки. Как новенький на малиновом бархате лежал зеленоватый снаряд с полупрозрачными хвостовыми крылышками. В кармашке на внутренней стороне крышки лежала инструкция, прочитав которую Кроневальд быстро сумел разобраться в устройстве и технических данных снаряда. После ужина дембель не поленился снять демонстрационные лючки и зубной щеткой погонял пыль с деревянных и пластмассовых деталей выкрашенных для наглядности в разные яркие цвета. Каждая деталь была пронумерована и на схеме оборудована маленькой лампочкой от карманного фонарика. Черная рукоятка тумблера под пронумерованными названиями деталей была укреплена на подставке. Осталось только раздобыть батарейку, что бы заставить мигать лампочки. Отполировав куском фланелевой портянки корпуса снарядов, дембель аккуратно уложил все на свои места, а уж куда деть макеты Кроневальд знал. Знал потому, что почти год после перевода из другой части прослужил на сторожевой заставе в пятистах метрах от окраины большого афганского кишлака. Там на развилке дорог под старыми чинарами, у арыка торговал всякой мелочевкой дукан, оборудованный в морском контейнере и рядом в тени была чайхана с пристроенной маленькой придорожной гостиницей. Еще от "дедов" узнал, а потом и сам убедился, что хозяева тех заведений, как говорится, и нашим и вашим.
Выбрав время, когда командир взвода отдыхал перед нарядом, Вовка потопал на заставу и через двадцать минут уже здоровался с пацанами -- бывшими сослуживцами. Предупредив сержанта о том, что хочет сходить в дукан и, пообещав принести ему оттуда сигарет, Кроневальд по узенькой, годами утоптанной тропинке пересек минное поле. На той стороне, раздвинув обвислую колючую проволоку, влез в образовавшуюся дыру и оказался на дороге. Через десять минут он уже входил в дукан. Сделав покупки и абсолютно не мучимый совестью, предложил хозяину "русский стингер". Дуканщик о ракетах и слушать не стал, почти вытолкал солдата из магазинчика. А вот чайханщик, скучавший без посетителей, усадил Вовку на ковер, моментально принес крепкого, как в Афгане говорят, красного чая. Рядом с пиалой поставил чеканную вазочку с ореховым лукумом. Часто подливая чай, принялся внимательно слушать Кроневальда, изредка задавая кое-какие вопросы. А язык у Вовки работал как заведенный. Языку помогали руки, которые яростно жестикулировали, а под конец рассказа даже нарисовали на пыльном полу рядом с ковром схему ПТУРСа. О цене не говорили. Чайханщик что-то в голове прикидывал, щуря левый глаз и поглаживая седоватую бороду рукой. И пообещал солдат принести ракеты при первом же удобном случае. Случай выдался через два дня, когда Вовкиного командира вызвали в штаб батальона с актами на списание имущества, а старшина мучился с зубами. Прихватив с собой для страховки молодого бойца, который и тащил мешки с ПТУРСами, ломанулся Кроневальд в чайхану. Когда они с мешками переходили минное поле и лезли под колючку, их никто не остановил, часовые в это время смотрели в другую сторону на огромное зарево где-то в трех километрах на джелалабадской дороге.
Чайханщик завел солдат в проходную комнату, где обычно вечерами кумарили местные любители чарза. Вторую дверь, выходящую на двор, хозяин закрыл на внутренний засов. А у входной двери стал с автоматом напарник Кроневальда. Ему через маленькое окошко, завешенное плетеной из рисовой соломы занавеской, хорошо были видны подходы от дороги к чайхане. Вовка вывалил свой товар на затоптанный ковер. Приоткрыв футляр, чайханщик аж присвистнул и будущий, как казалось, миллионер продемонстрировал макет во всей его красе. Расхваливая ПТУРС, Кроневальд вставлял мудреные словечки в свою речь, а слов этих он нахватался в командировке у капитана-начальника передвижного телецентра. Вовка пооткрывал все лючки, показал цветные детальки внутри снаряда, даже попытался зацепить и вытянуть проводки, идущие к тумблеру макета. Но хозяин остановил солдата, схватив за руку. Особый восторг у будущего владельца вызвали эти светящиеся лампочки и щелканье тумблера. Кроневальд решительно осадил чайханщика, когда тот попытался сам пощелкать тумблером. - Ты, чё? На цифре "2" у ракеты боевая готовность, а если тумблер стрелкой вверх на "1" поставить -- она сразу же улетит. Давай сначала деньги, а потом щелкай, сколько хочешь. -
Вовка запросил три миллиона, а чайханщик начал с тысячи за ПТУРС. У молодого солдата, наблюдающего за дорогой, испарина на стриженом затылке появилась, то ли от жары, исходящей от маленькой чудной железной печки, то ли от огромной цифры запрошенной дембелем. Торговаться по-восточному долго не пришлось, но за это время опустел чайник с жасминовым чаем и склянка шаропа -- местной водки. Полностью исчезли в карманах и животе у салаги изюм и печенье, с голубого керамического блюда. Наконец, Кроневальд с чайханщиком нашли любимый Горбачевым консенсус. Обе ракеты, а правильнее сказать макеты, ушли в руки нового хозяина за шестьдесят тысяч наличными и пару наручных часов "Сейко". Футляры с ковра исчезли в стенной нише за ковром, а оттуда деньги, завернутые в пластиковый пакет и два раза пачками пересчитанные, перекочевали в один из мешков, принесенных солдатами. Попрощавшись, оба солдата едва скрывая волнение, пошли на заставу, зная, что обратной дороги им сюда нет. Неожиданно услышав за своими спинами окрик чайханщика, чуть не кинулись бежать. Моментально одумавшийся Кроневальд неторопливо обернулся: " Что еще надо? " " Слушай - кричал новый хозяин снарядов - А вертолет ими сбить можно?". "Можно" -- кивнул Вовка. "И большой самолет тоже можно сбить?" - спросил чайханщик. "И самолет можно" -- ответил громко дембель и, ускоряя шаг, тихо добавил -- "Если высоко подпрыгнешь и очень далеко кинешь".
Душа Кроневальда хотела праздника и за неделю марша до Хайратона от тех денег ничего не осталось.
10.05.98.
